«Я люблю свою жизнь», – так утверждает Надежда Ануфриевна Володина, рассказывая о времени, о себе, о людях, с которыми шла по жизненной дороге.

ОТ РЕДАКЦИИ:

Текст очень объемный. Но как рассказать кратко, о 90 годах прожитой жизни? Да еще, какой жизни…

Для тех, кто готов читать о трудовой доблести наших земляков, предлагаем этот материал. 

Родилась Надя в декабре 1928-го года, малюткой крестилась. Отлистаем 90 лет нашей истории назад и, наверное, возникнет вопрос: говорят, что жизнь была плохой, а она признается в любви. Находила счастье в труде, сохранила идеальную память. Рассудок и мудрость. Ее работа оценена по достоинству. Есть награды за большую просветительскую работу (учитель, библиотекарь), медаль за доблестный труд в годы войны. Воспитала 5 детей, у нее 12 внуков, 17 правнуков. Они окружают маму и бабушку невероятной заботой. Из юбилейных благодарностей: «Ты для родины своей сделала немало, даришь всем вокруг и нам свет и любовь без края» Или вот еще одно признание: «Подарю я солнышко бабушке своей, чтоб в глазах грустинок не было у ней». Рано ее Иван покинул землю, признается героиня. Он был не только опорой в семье, но и в обществе, прекрасно разбирался в колхозных и производственных делах. Люди, работавшие рядом с ним, ценили в нем требовательность, принципиальность, энергичность. Эти черты характера выдвинули его в лучших руководителей района. Труд Ивана Александровича Володина правительством оценен орденами «Трудового Красного Знамени» и «Знак Почета»

С внучкой Таней проживает Надежда Ануфриевна, и ее комната похожа на маленький музей. Здесь и стул – отцовское творение, лет 70 ему, и старая швейная машинка, шкатулка, иконка с ликом Николая Чудотворца, подушечка с мордочкой кота. На стенах рисунки и развернутый семейный альбом со снимками (иным более века) Много вязаных вещей: узорные кружки, варежки, носки, множество вещичек, которыми она пользуется при рукоделии.

«В любой семье все идет от уклада родителей, – говорит она. – Мы делаем так, как они учили нас и запомнили на всю жизнь слова отца: что бы вы не делали, вам работа должна нравиться, тогда и людям понравится, и вам спокойно будет на душе!

Чтобы быть точнее, лучше обратимся к дневнику, записям, которые вела Надежда Ануфриевна. В них немало ценного исторического материала:

«В Сибирь наш отец Ануфрий Александрович (было ему шестнадцать лет) и старший брат его Павел приехали в 1908-м году ходоками, чтобы посмотреть здешние места, отведенные царской милостью переселенцам для жительства. В Тасеевской волости были нарезаны земельные участки для новых поселений и помечены вывесками. Здесь будет д. Данилки, д. Канаш, д. Усть-Данилки, д. Найденово, д. Средняя Мурма и т.д. Смоляне расселились в Данилках, в Усть-Данилках – могилевцы, в Вахрушеве – орловцы, кацапы, в Канаше – чуваши. Все переселенцы от Канска шли пешком за подводами с нехитрым

скарбом, на путях передвижения оставляя следы-крестики. Заметив их, старожилы крестились – боженька прошел. Но когда разобрались, что это следы от лаптей, крестом себя не осеняли, а переселенцев прозвали смоляками, лапотниками.

Отец с братом подрядились на работы в Яковлеве и в Троицке, здесь не хватало рабочих рук, особенно, на сользаводе. Вручную пилили лес на доски, помогали местным в строительстве. Спустя два года, скопив деньжат, отец уехал в Смоленскую губернию, оформив документы на жительство в Данилках. Нашу семью записали на фамилию Ферапонтовы – от имени деда нашего отца. Получив там помощь от государства Ферапонтовы-переселенцы прибыли в Данилки: дед Александр Ферапонтович, бабушка Ульяна и их дети: Павел, Ануфрий, Феоктист, Евдокия, Марфа, Марина, Полина, а Дарья осталась на родине, в селе Красном. Стали обживаться – благо хорошие леса рядышком и вокруг чистые поляны, их разрабатывали под пашни. Разводили скот. Дети обзаводились семьями.

В это же время в Усть-Данилки прибыли переселенцы-могилевцы, в их числе и Федосья Романовна Колонтаева, уроженка д. Мерлино – красавица, рукодельница, кроткая нравом и трудолюбивая. Под усадьбы им отвели участки, где стояли заимки чалдонов, вокруг были их земли, а сами они жили в Яковлеве и в Тасееве. В 1911-м году Федосьюпросватали за нашего отца Ануфрия. Построили они себе добротную избу, устроили отселены (отделились от родителей) и зажили дружно и счастливо. В 1913-м году родилась Мария, наша старшая сестра. Отца взяли в армию. Во время германской войны его ранило около местечка Песочное – под Варшавой. Лечился в госпитале Петербурга, комиссовали, он вернулся домой к концу 1914-го года. В следующем году родился Михаил, в семнадцатом семья пополнилась еще одной дочерью – Александрой. С ростом семьи прибавлялась скотина на личном подворье, особенно, хороши были лошади. Жить на новом месте всем нравилось.

Но тут пришла беда – колчаковщина. Маминого брата Аксена Колонтаева расстреляли. До смерти замучили красивую девушку из старожильческой семьи. На повороте в Данилки они издевались на глазах двоих детей над молодой цыганкой, а потом их, еще живых, закопали в землю. Деревню нашу подожгли, осталось четыре двора. Все были на покосах. Завидев дым, мама прибежала домой с сенокоса первой. Все пылает, детей нигде нет. Из вещей лишь то, что сосед дедушка Мешков Лука успел из горящей избы наших родителей вынести, и постель, которую мама выхватила из пристройки. Горе – дом догорает, детей не найти. Только поутру услышали плач. Когда жгли дома – обкладывали соломой и поджигали, дети успели уйти через огород в лес, набрели на чужую баню и просидели там до утра, пока все стихло. А потом Маруся и соседний мальчик Осип, им было по 7 лет, трехлетние Михаил и Матрена, Шура двух лет прошли по лесу версты полторы и спрятались. Здесь их и обнаружили. Колчаковцы уехали в Яковлево и в Троицк, захватив с собой Осипенко Ивку с отрезанными ушами. По дороге его мать казнили – отрубили руки, ноги. Много расстреляли в Яковлеве и ближних деревнях. Александра Колмогорова, со связанными сзади руками, на подводе повезли в Тасеево – на расстрел. Но на мурминском мосту он прыгнул в реку Мурму. По нему открыли огонь, не попали – Саша плыл под водой. Ночью он зубами ухватился за ветку ивы и сумел выбраться на берег. По нему вышел на наш покос. Отец наш его прятал в балагане, приносил еду.

У данилковцев встал вопрос – где же теперь жить? Расселились в уцелевших банях – по 2-3 семьи, снова взялись за топоры, строили необходимое. Жизнь налаживалась. Урожаи собирали неплохие. Молотили, снопы с полей возили и сушили. В деревне построили 4 гумна. Лучшими считались Лексейкино, Нухреево и Минькино. По очереди все деревенские хозяева обмолачивали свой урожай. Потом наш отец, продав в Канске жеребца-четырехлетку, купил молотилку. Чуть позже приобрел веялку. Чистое зерно возил на мельницу в Вахрушево или в Глинное.

Зажили прилично. Прибавлялась семья. Началась коллективизация. Папа добровольно сдал в колхоз четырех лошадей (элитных), гумно с молотилкой и веялкой. Его примеру последовали все деревенские, все ведь жили дружно. Добросовестно трудились на колхозных полях. И раскулачивать было некого. Нашего отца, Брутчикова Ивана, Александрова Прохора избрали в правление колхоза «Таежный партизан» В первую посевную зерно для сева собирали с населения: пшеницу, рожь, овес, ячмень, коноплю, льняное семя.

Располагались колхозные пашни на полях бывших владельцев, носивших их имена: колмогоровщина, казаковщина, веретновщина, мациливщина, несмеловщина.

Собрали первый урожай, хранить его в приготовленных колхозом амбарах места не хватило. Тогда семена засыпали, а фураж развезли по амбарам колхозников. Плановое зерно обозами вывозили в Канск, благо лошадей было много. В 1932-м году, собрав урожай, льняное семя отвезли в амбар Деменкову Алексею. Осень выдалась дождливой, и крыша, крытая дранью, в одном месте дала течь. Часть льняного семени испортилось. Братья Маленковы и колхозный счетовод Демидов Николай составили заявление, правленцев осудили выездным судом на 10 лет. Папа, отбывая наказание вблизи станции Сковородино, Брутчиков и Александров – в Решотах, подали касацию. Сроки им скостили на 8 лет. Новые правленцы (те жалобщики) заворовались, и их посадили в тюрьму.

Демидов Николай сумел скрыться, уехал в Росею. Брутчиков Иван прошел рядовым всю войну.

Отец был грамотным – 3 класса церковно-приходской школы, а мама грамоты не знала. В свободную минутку любила вышивать. Все данилковцы уважали родителей. Папа столярничал, плотничал, токарничал, любил кузнечное дело, хорошо рисовал, читал стихи, запевал на праздничных вечерах.

Мама и старшие сестренки после колхозных хлопот зимними вечерами пряли волокно из льна, ткали холст, шили одежду.

Носили все холщовое, но на постель шло тонкое полотно: уток был из шерстяных ниток, а основа – из льняных. Выделывали овечьи шкуры, полученные овчины красили отваром коры из лиственницы в темно-коричневый цвет и шили полушубки и тулупы. Из овечьей шерсти валяли валенки. Шкуры крупного рогатого скота и свиней выделывали и получали хорошую кожу, из которй шили обувь: для лета – мужчинам и парням – бродни (ичиги), а женщинам чирки – подобие тапок, только обшитых двойной холщовой бейкой, в нее вдевали шнурок и завязывали выше щиколотки, а внутрь клали стельку из ржаной соломы. Вязали чулки: из шерстяных ниток – для зимы, из льняных, спряденных потолще, чем на полотно – для лета; из них же вязали носки. И всему семейству хватало работы. Одно было плохо – не хватало света. Изба тогда с вечера освещалась маленьким

камином. Его устраивали в русской печи, сбоку от чела и зажигали в нем смолье – полешки в четверть длиной, заготовленные заранее из пней и высушенные. В избе постоянно витал смоляной дух. В переднем правом углу стоял стол, и от угла, вдоль двух стен, стояли широкие лавки с прорезями – в них вставлялся деревянный гребень. На него надевали льняную или посконную (из конопли) мычку (кудель) и пряли пряжу.

Нашей семье было хорошо – девчат много, семеро старших прядут тоненькую нить – для полотна, младшие тянут нить потолще из хлопьев, что остаются из спряденной мычки старшими – на постельный холст, а из конопли – на мешки, дерюги. У кого нет смолья, те женщины приходили к нам со своей работой. За работой шли беседы, пелись песни. Весело было. Как я благодарна тому времени – распрей и обиды никто не видел, все жили дружно, помогая слабым и старым. До сего дня бережем мамин холст, вышитые ею полотенца-набожники (на иконки вешали), полики, вышитые крестиком (это вставки в рукава женской поддевки – нижней холщовой рубашки, которая надевалась под сарафан) Храним мамины сарафаны, им уже более 90 лет – ситцевый, еще девичий (у сестры Нины) и бордовый сатиновый – у сестры Тани.

Такого страха, пережитого нашими родителями в колчаковщину, мы не видели. Но работать пришлось рано – с начала войны. Еще в школе давали задания – собирать в зимний выходной по 2 стакана шиповника. Снег в лесу по пояс – но мы шли, набирали ягод и, высушив дома, приносили в школу. Учителя паковали посылки и отправляли в госпитали. В мартовские каникулы помогали старшим пилить в лесу березовые чурочки – 6-7 см длиной, колоть, мелкие полешки сушить дома на печи или в бане и сдавать в колхоз – на них работали трактора.

Весной пололи пшеничные всходы: целый день дети и женщины руками выдергивали осот, весь день согнувшись. У некоторых не было хлеба, и, не подкрепившись, они падали в голодный обморок от усталости. И на сенокосе нам, детям, приходилось работать.

Колхозникам давали план: заготовить 100 центнеров сена и сметать в зароды (а потом уже косили для своего хозяйства) В сентябре нас распускали на месяц, когда была ненастная погода, выпадал снег. И мы, дети 11-12 лет, наравне с женщинами косили косами и складывали в копны скошенный урожай. А весной собирали колоски на полях и сдавали в колхоз. Немножко в кармане принесем домой, на железной печке зернышки поджарим – такая вкуснятина, вкуснее всяких чипсов. Многие жители обучили своих коров в упряжке возить зимой дрова из лесу, солому с полей на корм скоту.

Мужской силы не хватало, и на тракторах и комбайнах работали 14-16-летние парни, девушки и женщины. За работу ставили выход или трудодень, а то 2 или 3. После нового года на отчетном собрании оглашали, кому сколько приходится получить зерна и зерноотходов на корм скоту. Денег не давали, поэтому старались продать на базаре масло, мясо, яйцо, но в первую очередь выполняли продналог. (Фронт – это святое) Молоко ели только снятое: после того, когда сливки были сняты на масло. Омлет ели только на Троицу, яйцо – на Пасху. Зато много ели черемши. Собирали мешками, солили в зиму и пекли лепешки, добавив муки. На лугах копали саранки, собирали головки – цветки клевера, сушили и добавляли в тесто для выпечки хлебов.

В начале лета с молодых сосенок сдирали кору и струной от балалайки снимали с нее мездру широкими лентами. Ели досыта. Вкус мандарина с примесью смолы. Вкуснотища! В удовольствие ели кисленькую кашку – молодую хвою лиственницы. Потом подходила

пора еще одного дармового угощения – на ветках молодых сосенок собирали шишечки. Просто объеденье! Тут уже и черника поспевала. У всех черные губы, руки. И с молоком, и в твороге, и в сметане, и в пирогах, – везде черника. Август – брусника краснобокая. Едим до оскомины. А потом заготавливаем в зиму, много. Замачиваем в кадках ведер на шесть, заливаем водой без сахара – и хороша была ягодка во всех случаях!

С весны сорок пятого я уже работала учетчицей в тракторной бригаде. Видим – по полю летит верховой машет руками и кричит. Прислушались – Победа! Победа! Победа! Все запрыгали, кто смеется, кто плачет. Слава богу, мир! Двадцать наших односельчан пали на фронтах смертью храбрых. Земной поклон им и вечная память»

Земной поклон данилковцам, невероятными усилиями на полях и ферме поддерживавших наших солдат. 126 колхозников «Таежного партизана» награждены в 1947 году за доблестный труд.