На уроке английского языка в школе нам на дом задали проект, который направлен на изучение нашей семьи. Честно, никогда не интересовалась прошлым своей семьи, ее историей, было как-то не до этого. Учеба, сами понимаете. А зря не интересовалась, между прочим. Речь пойдет о моей бабушке Майе Валентиновне Ледовской. Я думаю, многие читатели этой газеты знают ее или же знакомы с ее сестрой Зоей Валентиновной, долгое время преподававшей в школе № 1. В любом случае, речь пойдет о них обеих.
Итак, моя прабабушка Сподра – жертва политических репрессий. Ее, семнадцатилетнюю девушку, студентку последнего курса техникума,

пятнадцатилетнего брата-подростка, мать и бабушку во время так называемой депортации латышей 14 июня 1941 года отправили в ссылку. В Сибирь любимую. Дедушку посадили в отдельный вагон и увезли в неизвестном направлении. Больше о нем так и не слышали. Вероятно, умер в одном из лагерей.
Они попали в Нижнеингашский район, поселок Лебяжий, где все лето сорок первого года собирали живицу. А потом пришла зима. Страшная. Холодная. Голодная. Поселили их в барак, который прежде, как говорили, принадлежал полякам, а поляки в нем с голоду и умерли. Вокруг даже трава была съедена. Еды не было совсем.
– Мама рассказывала, что у них одна мысль была – о еде, – вспоминает Майа Валентиновна. – Все разговоры вечерние, о чем бы не начинали разговаривать, сводились к одной теме. Каждый мечтал: «Вот бы кусок черного хлеба и молока!»

Зиму как-то пережили, даже раздобыли картошки. Глазки вырезали, посадили. Так хотелось следующую зиму по-человечески прожить! Осенью выкопали, вздохнули с облегчением. Урожай хороший, выживут. А потом за ними пришли. В чем были, забрали из бараков и отправили на Дальний Восток, в город Совгавань. В Совгавани молодая Сподра работала бухгалтером на заводе, где и встретила Валентина, сосланного туда из Тульской области. Молодые люди поженились, и вскоре у них родился сын. Но ему предстояло умереть в городе Ефремове Тульской области, куда осенью сорок пятого решили вернуться Сподра и Валентин. Грудной мальчик заболел дорогой, так и не поправился.

Через некоторое время молодая семья бежала из голодного края в Латвию, которая не так сильно пострадала от немцев, а в сорок восьмом году у них родилась дочь – Майа. Семья поселилась в небольшом хуторе, мать работала сначала дояркой, а потом бухгалтером в местном колхозе. Там же трудился и отец. Все было хорошо. Пока в сорок девятом на пороге дома не появились работники НКВД и не забрали бабушку, мать Сподры. За что? А кто его знает! Женщина вернулась в Сибирь, в деревню Плотбино. Делать нечего, семья продолжила жить на своем месте. Через год после ареста бабушки родилась Зоя, и никто не трогал их до самого пятьдесят третьего года. Вот что рассказывает Майа Валентиновна:

– В пятьдесят третьем, как я знаю со слов мамы, был издан указ об объединении семей. И согласно этому указу берут маму и ее брата, везут на место жительства бабушки, их матери, сюда, в Плотбинку. Отца в это время не было дома, он был где-то в командировке. Как маму забирали я очень смутно помню, помню только, что она плакала, какие-то вещички в котомку собирала. Ей посоветовали конвоиры детей с собой не брать, что, мол, лето, вас повезут по тюрьмам пересыльным, с детьми может случиться что угодно. Мне было четыре года, а Зое – два. И она нас оставила с соседкой, жили-то на хуторе, а их забрали. Помню, как приехал папа. Мы с Зоей где-то там, на поле, играли. И видим, что папа идет по дороге. Мы к нему навстречу, он Зойку берет на руки, меня за руку, говорит: «Пойдемте к маме». А мамы нет. «Как нет?». Забрали.

Валентин ездил в Ригу, искал жену, пытался добиться, чтобы ему сказали, куда ее отвезли. В итоге узнал, что конечный пункт – деревня Плотбинка, Тасеевский район, Красноярский край. Он упаковал вещи в сундук, который по сей день стоит в кладовой, взял дочерей и поехал к жене.

– Как ехали в поезде? – бабушка смеется, – что я помню на пятом-то году жизни? Я разговаривала и по-русски, и по-латышски, а Зоя говорила только по-латышски. Помню, как в вагоне все люди удивлялись, как мы договаривались. Папа ей говорит по-русски, а она ему по-латышски. Приехали в Канск, он повел нас кормить. Что меня удивило – много было раненых, инвалидов. После войны-то восемь лет прошло. Они на деревянных ногах, без руки. Вот я смотрела на них с удивлением, никогда же такого не видела. В городе нигде не была, родственники в деревне. Потом помню, как ехали на автобусе до Тасеева, очень долго ехали, дорога плохая была.

Когда прибыли в Тасеево, сели в повозку, а там добрались до бабушки. Только вот мамы еще не было. Стали ждать. Неделю, две. На вторую или третью неделю пришла телеграмма, что в Канск пришел их сундук с вещами. Валентин поехал за багажом, оставив детей бабушке. Сказал бы ему кто заранее, какое чудо ждет его на вокзале!

На дворе – июнь или июль, лето, жара. А на вокзале одиноко сидит женщина в зимнем пальто, с батоном хлеба и селедкой в руках. И такой знакомой она показалась Валентину. Смотрит он на нее и узнать не может. А она что?

– Смотрю, идет мужчина, так похож на Валентина! – рассказывала Сподра своим детям спустя годы. – Как две капли воды. Но даже в голову не пришло, что это Валентин может быть. Я, думала, приеду, напишу, если захочет, приедет. Какой дурак из Латвии в Сибирь поедет добровольно? А это наш папочка!

Семья, наконец, воссоединилась. Так и остались Ледовские до конца своей жизни в Сибири. Бабушку и Сподру, впоследствии, оправдали, восстановили по всем законам Латвии и России, а вот Майа Валентиновна до сих пор не может доказать, что жила с матерью в местах поселения. А жить им пришлось в разных поселках, перебирались, ища пристанище. Работали все в леспромхозе. И Сподра, и Валентин, и Майа, и даже Леонид, который впоследствии проживет с Майей пятьдесят долгих лет. Но это уже немного другая история.

Дарья ПЕСТЕНКО.

Продолжение следует